Начальник острова Врангеля - Страница 38

Нанаун поудобнее устраивает ремень на плече и бежит к поселку. Нерпа волочится по льду. Всей добычи ему не забрать, придется просить о помощи. О такой помощи приятно просить.

Он не чувствует ни усталости в ногах, ни тяжести нерпы на ремне. Он просто торопится, сдувая с верхней губы капли горячего пота. Здесь можно торопиться, в поселке Нанаун пойдет шагом, пойдет спокойно — так возвращается с охоты мужчина.

Еще издали он замечает людей у склада. Ему хочется, чтобы много людей увидели его с добычей. Медленно, с каменным, как кажется Нанауну, лицом подходит он к отцу. Тот не сделал ни шагу навстречу.

— Ты пришел, — говорит ровным голосом отец. — Ты охотился.

— Я пришел. Винчестер стреляет хорошо. Там медведь, еще нерпа. Я потратил на них одну пулю.

— Кай! — удивляется кто-то. — Одной пулей три зверя. Нанаун совсем большой.

Нанаун рассказывает, как обхитрил он медведя. Кругом смеются, хвалят Нанауна. Отец щиплет редкие усики, прячет в ладони радостную улыбку. Ушаков говорит отцу:

— Если Нанаун будет так охотиться, у меня не хватит товаров. Придется просить Нанауна, чтобы он меньше охотился.

Паренек опускает голову. Губы не слушаются его, расползаются, открывая белые зубы.

— Что ты хочешь? — спрашивает умилек. — За такую добычу… Бери на складе. Это мой подарок.

Нанаун смотрит на отца. Тот молчит. Нанаун набирается смелости.

— Подари мне тот шар. Ты говорил — наша земля. Он крутится на железной палке.

— Глобус, — догадывается Ушаков. — Хорошо. Я дарю его тебе. Приходи ко мне в комнату, забирай.

— Подожди, — останавливает Нанауна отец. — На льду лежит медведь, лежит нерпа. Ты снял шкуру?

— Я снял шкуру.

— Надо все привезти сюда.

— Мы поможем Нанауну, — говорит Ушаков. — Я сделаю ему еще один подарок. Я сфотографирую его у добычи, дам ему снимок. Через много лет он покажет этот снимок своему сыну. Когда тот соберется на первую охоту.

Упряжка пробирается между торосами. Следом идет Ушаков с фотоаппаратом. Нанаун никогда еще не фотографировался, ему немного страшно. Это ведь не на нерпу, не на медведя охотиться. Там все понятно.

— Внимание. Смотри сюда. И не моргай.

В напряженной позе сидит Нанаун на льду. Глаза его вытаращены — оказалось, что не моргать трудно. Рядом с ним нерпа. На коленях голова белого медведя. В пасть вставлена палочка, чтобы на фотографии лучше были видны клыки нанука.

— Ты как медведь, — усмехается отец. — Закрой рот.

Подросток сглатывает слюну, закрывает рот. Охотиться легче, чем фотографироваться. Но ему приятно, что умилек делает что-то для него, Нанауна. Все эскимосы уважают умилека.

Вечером он сидит в комнате Ушакова. То ли от горячего чая, то ли от напряжения взмокла спина. Умилек крутит глобус, объясняет, где моря и океаны, материки. Северный и Южный полюсы, меридианы.

Не все понимает Нанаун. Но хочет понять. Потом расскажет сестре. Сам будет крутить шар и разглядывать сушу, где живут разные люди — белые и черные, желтые и смуглые. Так говорит умилек.

Все-таки Нанауну странно, что земля — привычная ровная поверхность, пусть с горами и ложбинами, — это шар. Да еще этот шар вращается.

Кто же крутит его, такой большой шар? Умилек уверял, что бога нет. Ни эскимосского, пи русского, ни чукотского, ни алеутского.

Кто же делает так, что сначала день, а потом ночь? Сначала большой, большой день, потом длинная, длинная ночь, когда месяцами нет солнца, нет света. Вот он, остров Врангеля, букашка на глобусе. Настоящий остров не крутится. Нанаун не чувствует этого. А день сменяется ночью.

Нанауну интересно и непонятно. Он вырежет из моржового клыка байдару, поставит ее на глобус и поплывет в другие края. Туда, где тоже есть нерпы, медведи, льды. В жаркие земли, где ходят голыми, ему не хочется. Может быть, только на один день туда заплыть, посмотреть.

— Я тебе сейчас все объясню, — предлагает Ушаков. — Покажу, как получается полярный день и полярная ночь…

Он зажигает свечу, закрывает окна занавесками. Ставит свечу и глобус на пол. Нанаун соскальзывает со стула. Горит, мигая, свеча, таинственно поблескивает глобус.

«Мы шаманим, — думает со сладким страхом Нанаун. — Ушаков в полумраке похож на шамана. Глобус — это бубен. Сейчас умилек ударит в него, позовет духов Большого дня и Длинной ночи…»

— Это солнце, — Ушаков передвигает свечу в центр комнаты. — Вокруг него по орбите, по кругу такому, он немного вытянутый, летит земля. Наш шар…

Ушаков поискал рукой на столе, достал кусок мела. Несколько мелков Павлов привез с материка, для занятий с ребятишками. Один мелок Ушаков взял себе — им он размечает шкуры, когда шьет одежду по своему замыслу и покрою.

— Вот она, орбита, — он чертит мелком по линолеуму. — Вот точки весны, лета, осени, зимы.

Ушаков ставит глобус в эти точки, легонько толкает его. Тот вращается.

— Видишь? День сменяется ночью. Там, где светит солнце, день. Где солнца нет — ночь. Видишь? Земля крутится. То светло, то темно.

Нанаун зачарованно смотрит на шар. В его глазах отражение глобуса. Словно зажглись в глазах паренька голубые звездочки.

— Я вижу, умилек. У тебя везде день и ночь одинаковые. И летом, и зимой. У нас не так, ты знаешь. Как же получается длинная ночь, большой день?

— Смотри. Хорошо смотри. Земля, этот шар, не стоит на ножке, как у нас. Он вертится вокруг оси, вокруг этого железного прутка. И еще наклоняется. Вот так…

Ушаков наклонил глобус. Остров Врангеля с Северным полюсом оказался в противоположной от солнца стороне. Там царил сумрак.